события | МУЗЕИ

Директор Музея Фаберже в Санкт-Петербурге: У нас лучшая коллекция Фаберже в мире

24.05.2019

Владимир Воронченко, директор Музея Фаберже в Санкт-Петербурге

В реставрацию Шуваловского дворца в Санкт-Петербурге, где осенью 2013 г. открылся Музей Фаберже, фонд Виктора Вексельберга «Связь времен» вложил 1,2 млрд руб. В музее выставлено около 4000 экспонатов, а ядром собрания стала знаменитая коллекция пасхальных яиц, которую Вексельберг приобрел в 2004 г. у семьи Форбс за $100 млн. Несмотря на вложенные миллионы, музей точно не бизнес, уверял Вексельберг в интервью «Ведомостям»: часть затрат на содержание музея и коллекции удается компенсировать, но далеко не все.

Владимир Воронченко, директор музея и председатель правления «Связи времен», рассуждает более прагматично. Любой музей сейчас – это бизнес, никто от этого никуда уже не уйдет, отвечает он на вопросы о формировании бюджета музея и стоимости входных билетов. Поиск финансирования не единственная задача, которую приходится решать, управляя институцией с громким именем. Например, параллельно с российским музеем в Баден-Бадене открылся другой музей Фаберже – принадлежащий бизнесмену и коллекционеру Александру Иванову. Еще одни претенденты, правда уже не на имя, а на торговый знак Faberge, – горнодобывающая компания Gemfields, с 2012 г. возобновившая выпуск часов и ювелирных изделий под маркой Faberge и не исключающая появления своего музея. «Квартирный вопрос» для музея также оказался довольно острым. Открыть музей в Москве, как предполагалось первоначально, пока не удалось, а роскошное здание в Петербурге сейчас вновь оказалось предметом спора: петербургские защитники архитектуры посчитали предстоящую реконструкцию Западного флигеля XIX в. незаконной и вредящей архитектурному наследию и оспаривают решения официальных органов в суде.

– Московская выставка Фриды Кало и Диего Риверы, вероятно, станет самой успешной для музея. Но насколько стратегически полезным для музея, носящего имя Фаберже, будет успех выставки, посвященной во всех смыслах совсем другим художникам?

– Передо мной, как и перед директором любого музея, стоит очень тяжелая задача – привлечь как можно больше посетителей. Завлечь их можно только одним – показать в музее что-то новое и интересное. [Первый раз] мы показали Фриду в Петербурге. Люди по три-четыре часа стояли в очереди, наши входные билеты перепродавали втридорога. Это был успех! Приходили театральные коллективы, актеры, просто жители Петербурга с детьми, загримированные и одетые под Фриду, это было великолепно. Огромный интерес, это же здорово?

Да, Фрида не имеет никакого отношения к Музею Фаберже. Казалось бы, где Фрида, а где Фаберже? Но ведь интересно, что люди, пришедшие на Фриду, одновременно посмотрели и экспозицию Фаберже. Пришла молодежь, которую, честно говоря, Фаберже мало интересует, как, к сожалению, и русская эмаль. А тут они пришли посмотреть Фриду и, естественно, познакомились и с Фаберже. Совершенно невероятная статистика была у нас по Фриде и тогда, и сейчас. В Петербурге 40% посетителей были молодые женщины до 30 лет. Я уверен, что ни одна художественная выставка в мире не может похвастаться такой статистикой. Может, выставки моды могут, но изобразительное искусство едва ли. Вы знаете, сколько на выставку Фриды людей ехало со всей России, из-за границы? Только из Москвы тогда приехало более 10% от общего числа посетителей.

На выставке Дали мы показали период его творчества, который никогда не показывали в нашей стране. Модильяни в таком объеме здесь тоже никогда не было. Это же просто выставки-бомбы. Как и сейчас – Фрида и Диего в Москве. В России никогда не было их совместной выставки, мы первые это сделали.

Скажу вам, что эту выставку в Москве хотели сделать все крупные серьезные музеи, потому что за хорошими выставками стоит очередь. Безумно сложно собрать такую качественную, большую выставку. И у нас нет обменного фонда, как, скажем, у Пушкинского музея. Что он делает? Он дает своих великих импрессионистов, а взамен кто-то дает что-то Пушкинскому. У нас такой возможности нет, и мы стараемся найти выставку, заплатить за нее и показать российскому зрителю.

– Сколько стоит такая выставка?

– Я бы не хотел об этом говорить; дорого, очень дорого. Мы для каждой выставки стараемся обязательно собрать как можно больше экспонатов из разных коллекций. Для выставки Фриды и Диего нам удалось получить произведения из европейских частных коллекций, а также никогда ранее не выставлявшиеся в России экспонаты из фондов Пушкинского музея. Такая же подготовка у нас была к выставке Дали – тогда лондонская галерея «Тейт» предоставила уникальные вещи.

Очень дорого устраивать выставки в Москве, очень дорогой Манеж, хотя мы работаем при поддержке и при помощи города, за что огромное им спасибо. Мы в Манеже только покрываем расходы на обслуживание здания, но и это очень много. Мы сами нанимаем охрану. У нас в Москве нет персонала, пришлось нанимать целый штат, кого-то везти из Санкт-Петербурга, оплачивать командировки... Непростая история.

– Но вы на этой выставке заработали? Очереди же стоят.

– Ваши слова богу в уши. Пока еще нет. Всё потрясающе работает, но мы еще прилично далеко от того, что мы потратили. Очереди стоят, но очень многие посетители пользуются льготами или вообще идут бесплатно.

– Фрида Кало, Сальвадор Дали, совместная выставка Модильяни, Дерена, Сутина... Глядя на эти имена, сложно сказать, что выставочная стратегия вашего музея стройна и понятна. В чем она для вас?

– Немного обидно это слышать: мне она кажется очень внятной и понятной. Во-первых, мы стараемся делать выставки художников, которые до этого не выставлялись в нашей стране, – это первый критерий. Второе: мы хотим делать выставки-блокбастеры. И третье: если мы делаем выставки художников, которых в нашей стране уже видели, то мы делаем их такого качества и такого размаха, как прежде не было. Вот три критерия, на основании которых я выбираю выставки. Вы видели нашу выставку в Манеже, вот и скажите, какие у вас остались впечатления?

– Мне показалось, что удалось соблюсти баланс между искусством и развлечением. Честно могу сказать: я не сторонник современной тенденции к инстаграмизации музеев. Мне кажется, что в погоне за популяризацией теряются глубина и вдумчивость восприятия искусства. Но у вас получилось вполне уместно добавить элементы: видео, одежда Фриды, ее корсеты не выглядят инородно, они вполне органичны.

– Давайте с вами чуть-чуть поспорим, это интересный вопрос. Сейчас растет новое поколение людей, с новым мышлением, с новым подходом к жизни, с совершенно другими приоритетами по сравнению с предыдущими поколениями, другой ментальностью, другим образованием. Им невозможно показывать одни и те же вещи, всю жизнь висящие в Лувре, или, скажем, одни и те же предметы Фаберже. Да, туристы будут ходить, но жители города один раз сходят, все увидят и больше никогда не придут. Может, через 20 лет, когда у них вырастут дети или внуки. А любой музей сейчас – это бизнес, поэтому нам нужно привлекать посетителей, делать так, чтобы к нам приходили снова и снова, поэтому сейчас все направлено на привлечение внимания, на поддержание постоянного интереса. И это не только в музейном мире, в моде то же самое. Что собой представляли бренды Louis Vuitton или Dior 30 лет назад – это были бренды, ориентированные, не побоюсь этого слова, на покупателей более чем зрелого возраста. И что они вытворяют сегодня!..

– Их тоже не все за это хвалят.

– Да, не хвалят. Но они, самые популярные, роскошные и умные компании мира, не видят для себя другого пути. Потому что прежние клиенты, становясь старше, часто теряют интерес к моде, интерес к жизни. А дальше что? Где бизнес, где развитие для компании?

– Как в таком случае избежать подмены понятий, не перейти грань, за которой искусство перестает побуждать к размышлениям и служит только развлечению?

– Даже если люди приходят в музей потому, что это модно, или потому, что хотят «быть как все», – это все равно замечательно. Если прийти и провести два часа на экспозиции, в каждом человеке останется хоть какая-то часть искусства, и не важна причина, по которой он пришел. Вы ставите правильный вопрос, но не нужно относиться снисходительно к тем, кто приходит, потому что «модно»: это очень хорошо. Главное, чтобы человек пришел. А дальше уже наша работа. Что-то покажем, чему-то научим – и человек вынесет какие-то знания, что-то послушает, может, у него проснутся какие-то эмоции, интерес к искусству. Вот что должен делать музей и как должна работать выставка.

«Пополнение коллекции – бесконечный процесс»

– Виктор Вексельберг приобрел коллекцию Фаберже у семьи Форбс в 2004 г., в этом же году был основан фонд «Связь времен». Как сложилось, что вы возглавили музей и фонд?

– Мы с Виктором Вексельбергом родились в одном городе, Дрогобыче, маленьком городке на Западной Украине. Очень давно друг друга знаем, дружим с детства. На какое-то время нас жизнь разъединила, потом снова стали общаться и много лет уже дружим. Я давно занимаюсь коллекционированием, Виктор тоже серьезный коллекционер, поэтому у нас родилась идея арт-фонда. И музей – это детище, которое мы сделали с Виктором Вексельбергом, он учредитель и нашего фонда «Связь времен», и нашего музея. Я потратил на этот проект 15 лет своей жизни, а коллекцию, которая сейчас представлена в музее, я собирал 10 лет. Когда мы увидели, что у нас в руках уникальная коллекция, которую жалко держать в хранилище, я пришел к Виктору с идеей музея и он эту идею поддержал. Затем последовали пять лет реставрации Шуваловского дворца, и в итоге у нас все получилось.

– Первоначально коллекция приобреталась для дальнейшей продажи?

– Нет, коллекция Форбса была куплена, потому что это грандиозное собрание, лучшая в мире коллекция Фаберже. Поэтому музей и стал возможен. Затем у нас сформировалась еще и лучшая коллекция русской эмали, такой нет ни в России, ни за рубежом, лучшая коллекция золотых императорских подносных коробок. Я уже не говорю о фарфоре, о живописи. Причем мы ни одного предмета из 4000 [которые есть в музее сейчас] не купили на территории СНГ. Все эти предметы были утеряны для русского искусства, истории. Мы покупали в Австралии, Новой Зеландии, Африке, Южной Америке, Северной Америке, Европе. Везде, кроме России: здесь не было ничего такого, что нас могло бы серьезно заинтересовать. Я не хочу сказать, что этого нет вообще, но мы не нашли. Вот это, по-моему, самое главное из того, что мы сделали. Мы собрали со всего мира значимый пласт российской культуры, искусства и вернули его в страну.

– Коллекция нуждается в пополнении?

– С одной стороны, пополнение коллекции – бесконечный процесс. С другой – не так много того, что можно было бы купить. Понятно, что ни Музеи Кремля, ни английская королева, ни американские музеи никогда не расстанутся с тем, что у них есть. Поэтому, если бы вы спросили, нуждается ли коллекция в улучшении, я бы сказал, что, наверное, нет: она самодостаточна. Сегодня мы стараемся докупать лишь уникальные по качеству и выдающиеся с исторической точки зрения предметы. Купили на Christie’s пару лет назад двух фантастических слоников с датской символикой, которых царская чета заказала у Фаберже перед поездкой в Данию. Недавно купили уникальный по размерам и качеству ковш, который когда-то Императорское общество поощрения коннозаводства подарило американцу – Корнелию Биллингсу, который привез в Россию своих рысаков, взявших все возможные призы. Этот ковш был изготовлен для фирмы Фаберже в мастерской Федора Рюкерта – лучшего московского мастера художественной эмали. Иными словами, мы по-прежнему покупаем отдельные предметы, чтобы расширить коллекцию. Но острой необходимости в пополнении нет.

Наверное, мы единственный молодой музей в мире, который за какие-то несколько лет получил мировое признание. Сегодня нет ни одной иностранной туристической группы из любой страны мира, у которой в обязательном плане посещения Петербурга не стоял бы Музей Фаберже.

– На ум сразу приходят фонд Louis Vuitton и тот же «Гараж».

– Я не сравниваю наш музей с фондом Louis Vuitton: там были потрачены просто огромные деньги.

– Ваша коллекция тоже стоит миллиард, не меньше, а то и два.

– Да, но те деньги, которые стоит фонд Louis Vuitton, – это не миллиард и не два. А горячо любимый мною музей «Гараж» – прекрасная институция. Но давайте вспомним, что такое музей? Это организация, которая собирает, хранит, изучает и демонстрирует предметы своей коллекции. Помимо этого она еще может делать все, что угодно: заниматься просветительской деятельностью, издавать книги и т. д. У «Гаража» нет своей коллекции, и поэтому его можно называть центром современного искусства, но, чтобы называться музеем, надо все же отвечать другим признакам. Например, Еврейский музей – великий музей. Они очень умно совместили его с центром толерантности. Красиво, правильно и умно, однако у них есть, конечно же, и своя коллекция, и постоянная экспозиция, соответствующая их теме.

– Насколько глубоко Вексельберг вовлечен в работу музея и насколько глубоко его понимание искусства? На открытии выставки Дали вы говорили, что это его любимый художник.

– Он серьезный коллекционер, очень эрудированный, умный интеллигентный человек, интересующийся искусством. Мы с ним ежегодно посещаем множество выставок по всему миру, его это искренне интересует. Но он учредитель, который абсолютно не вмешивается в политику фонда и музея, он предоставляет право вести, работать и развивать людям, которым доверяет. Обсуждаем ли мы с ним выставки? Да, мы друзья, много общаемся, очень много времени проводим вместе, поэтому, конечно же, обсуждаем. Он очень любит Сальвадора Дали, наверное, это его любимый художник, у него даже есть свои произведения Дали. Но мы сделали выставку Дали не потому, что его любит Вексельберг, а потому, что пытаемся найти на рынке любую интересную выставку, которая понравится нашим посетителям.

– Как на работе фонда и музея отражаются санкции против Вексельберга?

– Мы надеемся, что санкции снимут и все будет работать в прежнем режиме, потому что сейчас на самом деле очень тяжело.

– А юридических ограничений нет?

– Есть определенные сложности. Даже с российскими банковскими институциями мы испытывали определенные сложности. С иностранными банками, работающими на территории России десятки лет, к сожалению, тоже. Поэтому санкции крайне неприятны, особенно с учетом, что они абсолютно несправедливы. И надеюсь, что все санкции будут сняты.

– Вексельберг говорил в интервью, что музей точно не бизнес. Тем не менее у вас не самые дешевые билеты (цена на уровне Эрмитажа и других федеральных музеев), активный магазин сувениров, а на открытии музея представители фонда «Связь времен» рассказывали журналистам, что задача музея – стать самостоятельным и привлекать партнеров. Как финансируется музей, как формируется ваш бюджет?

– Всех почему-то страшно интересует: «Сколько же вы зарабатываете? А почему вы берете деньги за билеты?» Потому, что любой музей сейчас – это бизнес, никто от этого никуда уже не уйдет. Почти все музеи в мире берут деньги за билеты, в музейных магазинах ничего не дают бесплатно и т. д. Я не вижу в этом совершенно ничего плохого. Естественно, Вексельберг нам помогал всегда и по возможности помогает и сейчас, он уделяет огромное внимание своим социальным обязанностям, содержит и помогает многим, самым разным институциям, связанным с культурой, искусством и кинематографом. Но сейчас из-за санкций все на самом деле сильно усложнилось.

– Дело не в том, что Вексельберг помогает много или мало. Я сейчас немного про другое: на рынке есть крупные компании с устоявшимся именем (в нашем случае условные Эрмитаж или Русский музей) и на рынок выходит кто-то небольшой или начинающий (соответственно, вы). Логично, что новичок ставит низкие цены, для того чтобы привлечь гостей. Вы же этого не делаете – у вас входной билет как во все главные музеи страны.

– Мы не небольшие, я считаю, что у нас великий музей, просто он очень молодой. Мы частное предприятие, могли бы делать все, что мы захотим, но мы добровольно на себя взяли все социальные обязательства, мы даем нашим посетителям те же льготы, которые дают государственные музеи. И для студентов, и для инвалидов, и для пенсионеров, и для блокадников, и т. д. А музей должен стараться сам себя окупать. Вексельберг сделал великую вещь: он собрал выдающуюся мировую коллекцию. Это уже огромный вклад в российскую культуру и историю российского искусства. А теперь музею нужно существовать в рамках рынка, зарабатывать, это обязан делать любой музей.

Честно говоря, мы даже не мечтали достичь того, чего мы уже достигли. Мы в 2018 г. заняли второе место в рейтинге TripAdvisor 10 самых популярных музеев России. National Geographic назвал нас третьим обязательным к посещению музеем в Петербурге. Поэтому естественно, что у нас платные билеты. У нас лучшая коллекция Фаберже в мире.

– А почему нет эндаумент-фонда? Почему его не сделали в благостные времена?

– Это решение учредителя. В общем-то мы все годы существовали и в таком режиме совершенно нормально.

– Про бюджет все-таки расскажете?

– Можно это вынести за рамки нашего разговора? Мы же про искусство. Часть бюджета – это всегда собственный заработок. Я стараюсь сделать музей в этом смысле ни от кого не зависимым. Пока это не очень возможно, но я по природе бизнесмен, поэтому надеюсь, что мы сможем поставить работу музея как бизнеса.

– Первоначально вы хотели открывать музей в Москве, Виктор Вексельберг говорил даже о его филиалах в других городах страны. Сейчас от этих идей отказались?

– С музеем в Москве случилось удивительное дело. Оказалось, что он тут никому не нужен. То, как все повернулось, меня поразило. Мы были готовы строить здание на свои деньги, я хотел открыть музей в Москве именно в новом здании. Хотел пригласить талантливого архитектора, мировую звезду, построить современное здание. Я люблю контрасты, мне казалось, что будет очень интересно: современное здание и наша коллекция – иконы, Фаберже, русское искусство. И мы это обсуждали еще при [тогдашнем министре культуры Москвы Сергее] Капкове, он нам давал разрешение на строительство в районе «Музеона», там тогда еще ничего не было. Но тогда не успели, потом Капков ушел, и с тех пор, когда мы возвращались к этому разговору, нам предлагали такие места под строительство, что строить расхотелось...

«Мы отстаиваем не только и не столько свои интересы»

– Здание музея в Петербурге сейчас в центре скандала. В конце февраля в «Новой газете» вышла большая публикация о том, что реконструкция Западного флигеля XIX в. незаконна и вредит архитектурному наследию города. Члены президиума петербургского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (ВООПИиК) Анна Капитонова и Александр Кононов оспаривают в суде ряд решений по этому вопросу, в том числе исключение комитетом по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры Западного флигеля из состава предметов охраны памятника [дворца Шувалова]. Защитники архитектуры утверждают, что строительство на месте Западного флигеля может негативно сказаться на шести исторических соседних зданиях. Вас лично как директора музея, призванного сохранять предметы старины, это беспокоит?

– Да, на нас подали в суд в связи с проектом реконструкции. Что тут сказать? Нашего обвинителя мы считаем либо мало осведомленным, не пожелавшим вникнуть в суть дела, либо предвзятым... На самом деле это странно: в 2018 г. было заседание [ВООПИиКа] и его члены, признанные эксперты, поддержали наш проект. Но вот один остался при своем особом мнении и, невзирая на официальную позицию своей же организации, пошел в суд.

Мы, безусловно, будем отстаивать свою точку зрения и уверены как в нашей юридической правоте – проект прошел все полагающиеся инстанции, получил одобрение государственных уполномоченных институтов, – так и в безупречности нашей мотивации! Согласитесь, не так часто в городе строится что-то направленное исключительно на развитие культуры и искусства. Мы не собираемся строить ни банк, ни деловой центр, ни парк развлечений... Мы хотим подарить Санкт-Петербургу, к которому относимся с глубочайшим пиететом, еще одно музейное пространство. И мы точно сможем наполнить его выставочной и просветительской программой высокого, мирового уровня. Поэтому я считаю, что в этом суде мы отстаиваем не только и не столько свои интересы, сколько интересы жителей Санкт-Петербурга, его гостей, его студентов и пенсионеров... Наш проект еще в прошлом году поддержал экспертный совет Всемирного клуба петербуржцев, а Михаил Борисович Пиотровский присвоил Музею Фаберже золотой знак соответствия – это значит, что наш музей вошел в «Белую книгу» Санкт-Петербурга как удачный проект по созданию нового музея, соответствующий высочайшим стандартам Северной столицы.

– Сейчас, когда предполагаемые снос и реконструкция уже несут очевидные репутационные издержки и для музея, и для Виктора Вексельберга, все решения остаются в силе? Может, есть смысл отказаться от реконструкции в такой форме? Она действительно необходима?

– У нас есть как минимум три причины для расширения нашего музейного пространства. Во-первых, мы с вами начали разговор с выставок – наши выставки, которые, как я убежден, обогащают культурную жизнь города, да и страны в целом, требуют масштабных, а главное, современных и профессионально приспособленных площадей. Да, мы научились делать выставки и в исторических залах Шуваловского дворца, достигая эффекта полностью автономного, специально созданного под выставку пространства и при этом сохраняя бережное отношение к историческим интерьерам. Но поверьте – и выставка Фриды и Диего в Манеже тому подтверждение, – современная живопись, не говоря уже о скульптуре и инсталляциях, в десятки раз выигрышнее смотрится в современном, нейтральном, полностью трансформируемом пространстве. Это базовая истина в современном выставочном деле. Так вот, проект реконструкции западной части дворца позволит сделать две важнейшие вещи – во-первых, мы воссоздадим часть дворца, утраченную в годы Великой Отечественной войны, сохранив исторический облик ее фасада, а во-вторых, избавим исторические залы и нашу постоянную экспозицию от неудобств временных выставок, построив внутри западного крыла современное выставочное пространство. Вторая причина связана с нашей постоянной экспозицией – она требует большего пространства, даже если не принимать во внимание новые поступления, которые хоть и редко, но продолжают иметь место. В наших витринах предметы стоят слишком плотно, так, что зачастую зритель не видит замечательных, но потерявшихся среди других предметов. Нам бы очень хотелось иметь несколько дополнительных залов для нашей коллекции эмали и серебра, не говоря уже об императорском фарфоре и русской живописи, – эти крайне ценные части собрания у нас вообще «дискриминированы», обделены пространством. И наконец, третья причина – ничуть не менее важная! Шуваловский дворец, его парадные и господские залы представляли собой каре – можно было пройти все залы и выйти к исходной точке. Сейчас благодаря военным разрушениям парадные залы имеют конфигурацию буквы П. Из-за того что экспозиция имеет тупиковые залы, пропускная способность музея резко уменьшается. Реконструкция западной части дворца позволит восстановить справедливость, и музей начнет принимать больше посетителей ежедневно.

«Ювелирный бизнес пострадал очень сильно»

– В 2000-х вы были бизнесменом, основателем немаленькой сети ювелирно-часовых бутиков Louvre и парфюмерных магазинов Rivoli. Как состоялся ваш переход из бизнесмена в деятели культуры?

– Пять лет назад еще все было в полном объеме, все шло хорошо. Потом с 2014 г. по понятным причинам ювелирный бизнес стал идти вниз. На московском рынке сейчас сохранились бутики, которые держат сами производители, продолжает работать прекрасная компания Mercury, которая продает, по сути, те же глобальные бренды. А в целом бизнес ювелирный пострадал очень сильно. Потому что покупательная способность упала, пропала даже. Чтобы покупать вещи, которых у людей уже и так много, нужно быть в хорошем настроении, нужно, чтобы дела шли прекрасно, чтобы экономика процветала. Потому что приобретение драгоценностей – это настроение. Да, женщин по-прежнему любят и балуют, женщинам по-прежнему покупают украшения, но объемы и темпы развития, суммы, которые стали тратиться, стали меньше фактически в разы. Не на 10%, не на 20%, а в разы, в десятки раз. И бизнес стал безумно тяжелым. А то, что плохо идет, перестает вызывать интерес у основателя.

– Вы отошли от управления?

– Да, я отошел от управления, просто потерял к этому интерес. Интерес есть тогда, когда ты видишь, что ты развиваешься, что у тебя впереди бескрайние горизонты, что ты можешь еще что-то сделать. А когда все не так... Компания Louvre жива, но я уже ею давно не занимаюсь, сейчас ею занимаются члены моей семьи.

– Ваш музей не единственный музей Фаберже. В Баден-Бадене работает музей Фаберже, открытый Александром Ивановым.

В 2009 г. компания Gemfields, нынешний владелец Faberge, подала на Иванова в суд, требуя закрыть музей. Но проиграла: немецкий суд постановил, что права на торговую марку и история – разные вещи. Вы с Ивановым общаетесь? Были у него в музее?

– Нет, я там не был. Не хотел бы говорить и ничего плохого, и ничего хорошего. Но я отвечу. Да, мы с Ивановым не дружим. То, что Gemfields подала на его музей в суд, нелепо, и то, что они проиграли свой иск, закономерно...

– А как вам идея Gemfields открыть музей?

– Музей чего они могут открыть?

– Их генеральный директор Йэн Хэрботтл говорил о музее марки, где были бы представлены исторические вещи, что-то из периода упадка и их современные изделия.

– Я скажу два слова на этот счет, хотя здесь не о чем говорить. Gemfields – компания, которая добывает и продает неограненные цветные камни. Они купили бренд Faberge у Брайана Гилбертсона, который сам его получил не совсем правильным путем, скажем так. Гилбертсон должен был завершить покупку для Вексельберга, но он сделал то, что сделал. Впрочем, сейчас это уже неважно, давно прошедшие дни. Марку Faberge они выбрали в первую очередь, чтобы продвигать свои камни, это их бизнес. Когда у меня еще была большая сеть, 20 магазинов, мы продавали топовые марки, Cartier, Van Cleef & Arpels и т. д., и я встречался с ними. Знаете, я не нашел в их продукции ничего такого, что мне бы хотелось привезти в Россию. Насколько я знаю, их ювелирно-часовой бизнес не очень удачен.

– Все же их часы несколько раз получали призы Женевского часового Гран-при.

– Понимаете, получить приз – это одно. А суметь продать – это совсем другое. Часы Faberge точно не продаются, они не пользуются бешеной популярностью, сколько бы призов они ни получили.

Создание музеев я всегда поддерживаю. Любых, самых разных, главное, чтобы они были качественные. Поэтому меня удивило их желание сделать музей Фаберже. А что у них есть для такого музея? Их продукция, которая вызывает много вопросов? Она хорошая, качественная, но связь нынешнего Faberge с Карлом Фаберже мною очень тяжело улавливается.

– То есть к вам они напрямую не обращались с желанием навести мосты?

– Нет, не обращались. Повторю: я не считаю, что их ювелирка с обилием цветных камней близка по духу Фаберже. Изделия Фаберже никогда не пестрели цветными камнями. Поэтому они и не обращались – нет предмета обращения. Допустим, они бы пришли и сказали: давайте сделаем музей. Я бы сказал: очень интересно, а музей чего? Музей Фаберже. Я спросил бы: а что у вас есть? А у них нет ничего. Музей Фаберже предполагает экспонирование оригинальных изделий Фаберже, правильно? А не их новодела, который не имеет никакого отношения к имени ювелирного дома Карла Фаберже. Они это прекрасно понимают, поэтому и не приходят.

– Не жалеете, что все же не удалось купить Faberge? В России же до сих пор нет глобального часового бренда класса люкс, современного и крутого.

– И не будет, по крайней мере в обозримом будущем. Сегодня этот бизнес очень интернационален, тяжело продвигать какой-то бренд только на одном рынке – надо сразу работать на глобальном уровне. И это не только изделия, еще продвижение, огромные деньги на рекламу. У нас есть замечательные ювелиры, и они делают очень красивые вещи. Но ни у кого не получилось сделать что-то действительно великое. Единственное исключение – Ильгиз Фазулзянов. Но это не бренд мирового уровня – скорее уникальный мастер мирового уровня: делает изделия в очень небольшом количестве. А для создания бренда требуется экспансия на рынок.

– Но вы как бизнесмен не видите потенциала, чтобы создать из этого компанию?

– Потенциал вижу, возможности нет. Пытались очень многие, но это долгосрочная история, которая сегодня на нашем рынке невозможна, потому что безумно тяжелы таможенные процедуры, очень высокие налоги, все очень зарегламентировано. Поэтому об этом можно мечтать, можно думать, но на сегодняшний день этого не сделать.

Источник: vedomosti.ru