Владимир Воронченко, директор Музея Фаберже в Санкт-Петербурге
В реставрацию Шуваловского дворца в Санкт-Петербурге, где осенью 2013 г. открылся Музей Фаберже, фонд Виктора Вексельберга «Связь времен» вложил 1,2 млрд руб. В музее выставлено около 4000 экспонатов, а ядром собрания стала знаменитая коллекция пасхальных яиц, которую Вексельберг приобрел в 2004 г. у семьи Форбс за $100 млн. Несмотря на вложенные миллионы, музей точно не бизнес, уверял Вексельберг в интервью «Ведомостям»: часть затрат на содержание музея и коллекции удается компенсировать, но далеко не все.
Владимир Воронченко, директор музея и председатель правления «Связи времен», рассуждает более прагматично. Любой музей сейчас – это бизнес, никто от этого никуда уже не уйдет, отвечает он на вопросы о формировании бюджета музея и стоимости входных билетов. Поиск финансирования не единственная задача, которую приходится решать, управляя институцией с громким именем. Например, параллельно с российским музеем в Баден-Бадене открылся другой музей Фаберже – принадлежащий бизнесмену и коллекционеру Александру Иванову. Еще одни претенденты, правда уже не на имя, а на торговый знак Faberge, – горнодобывающая компания Gemfields, с 2012 г. возобновившая выпуск часов и ювелирных изделий под маркой Faberge и не исключающая появления своего музея. «Квартирный вопрос» для музея также оказался довольно острым. Открыть музей в Москве, как предполагалось первоначально, пока не удалось, а роскошное здание в Петербурге сейчас вновь оказалось предметом спора: петербургские защитники архитектуры посчитали предстоящую реконструкцию Западного флигеля XIX в. незаконной и вредящей архитектурному наследию и оспаривают решения официальных органов в суде.
– Московская выставка Фриды Кало и Диего Риверы, вероятно, станет самой успешной для музея. Но насколько стратегически полезным для музея, носящего имя Фаберже, будет успех выставки, посвященной во всех смыслах совсем другим художникам?
– Передо мной, как и перед директором любого музея, стоит очень тяжелая задача – привлечь как можно больше посетителей. Завлечь их можно только одним – показать в музее что-то новое и интересное. [Первый раз] мы показали Фриду в Петербурге. Люди по три-четыре часа стояли в очереди, наши входные билеты перепродавали втридорога. Это был успех! Приходили театральные коллективы, актеры, просто жители Петербурга с детьми, загримированные и одетые под Фриду, это было великолепно. Огромный интерес, это же здорово?
Да, Фрида не имеет никакого отношения к Музею Фаберже. Казалось бы, где Фрида, а где Фаберже? Но ведь интересно, что люди, пришедшие на Фриду, одновременно посмотрели и экспозицию Фаберже. Пришла молодежь, которую, честно говоря, Фаберже мало интересует, как, к сожалению, и русская эмаль. А тут они пришли посмотреть Фриду и, естественно, познакомились и с Фаберже. Совершенно невероятная статистика была у нас по Фриде и тогда, и сейчас. В Петербурге 40% посетителей были молодые женщины до 30 лет. Я уверен, что ни одна художественная выставка в мире не может похвастаться такой статистикой. Может, выставки моды могут, но изобразительное искусство едва ли. Вы знаете, сколько на выставку Фриды людей ехало со всей России, из-за границы? Только из Москвы тогда приехало более 10% от общего числа посетителей.
На выставке Дали мы показали период его творчества, который никогда не показывали в нашей стране. Модильяни в таком объеме здесь тоже никогда не было. Это же просто выставки-бомбы. Как и сейчас – Фрида и Диего в Москве. В России никогда не было их совместной выставки, мы первые это сделали.
Скажу вам, что эту выставку в Москве хотели сделать все крупные серьезные музеи, потому что за хорошими выставками стоит очередь. Безумно сложно собрать такую качественную, большую выставку. И у нас нет обменного фонда, как, скажем, у Пушкинского музея. Что он делает? Он дает своих великих импрессионистов, а взамен кто-то дает что-то Пушкинскому. У нас такой возможности нет, и мы стараемся найти выставку, заплатить за нее и показать российскому зрителю.
– Сколько стоит такая выставка?
– Я бы не хотел об этом говорить; дорого, очень дорого. Мы для каждой выставки стараемся обязательно собрать как можно больше экспонатов из разных коллекций. Для выставки Фриды и Диего нам удалось получить произведения из европейских частных коллекций, а также никогда ранее не выставлявшиеся в России экспонаты из фондов Пушкинского музея. Такая же подготовка у нас была к выставке Дали – тогда лондонская галерея «Тейт» предоставила уникальные вещи.
Очень дорого устраивать выставки в Москве, очень дорогой Манеж, хотя мы работаем при поддержке и при помощи города, за что огромное им спасибо. Мы в Манеже только покрываем расходы на обслуживание здания, но и это очень много. Мы сами нанимаем охрану. У нас в Москве нет персонала, пришлось нанимать целый штат, кого-то везти из Санкт-Петербурга, оплачивать командировки... Непростая история.
– Но вы на этой выставке заработали? Очереди же стоят.
– Ваши слова богу в уши. Пока еще нет. Всё потрясающе работает, но мы еще прилично далеко от того, что мы потратили. Очереди стоят, но очень многие посетители пользуются льготами или вообще идут бесплатно.
– Фрида Кало, Сальвадор Дали, совместная выставка Модильяни, Дерена, Сутина... Глядя на эти имена, сложно сказать, что выставочная стратегия вашего музея стройна и понятна. В чем она для вас?
– Немного обидно это слышать: мне она кажется очень внятной и понятной. Во-первых, мы стараемся делать выставки художников, которые до этого не выставлялись в нашей стране, – это первый критерий. Второе: мы хотим делать выставки-блокбастеры. И третье: если мы делаем выставки художников, которых в нашей стране уже видели, то мы делаем их такого качества и такого размаха, как прежде не было. Вот три критерия, на основании которых я выбираю выставки. Вы видели нашу выставку в Манеже, вот и скажите, какие у вас остались впечатления?
– Мне показалось, что удалось соблюсти баланс между искусством и развлечением. Честно могу сказать: я не сторонник современной тенденции к инстаграмизации музеев. Мне кажется, что в погоне за популяризацией теряются глубина и вдумчивость восприятия искусства. Но у вас получилось вполне уместно добавить элементы: видео, одежда Фриды, ее корсеты не выглядят инородно, они вполне органичны.
– Давайте с вами чуть-чуть поспорим, это интересный вопрос. Сейчас растет новое поколение людей, с новым мышлением, с новым подходом к жизни, с совершенно другими приоритетами по сравнению с предыдущими поколениями, другой ментальностью, другим образованием. Им невозможно показывать одни и те же вещи, всю жизнь висящие в Лувре, или, скажем, одни и те же предметы Фаберже. Да, туристы будут ходить, но жители города один раз сходят, все увидят и больше никогда не придут. Может, через 20 лет, когда у них вырастут дети или внуки. А любой музей сейчас – это бизнес, поэтому нам нужно привлекать посетителей, делать так, чтобы к нам приходили снова и снова, поэтому сейчас все направлено на привлечение внимания, на поддержание постоянного интереса. И это не только в музейном мире, в моде то же самое. Что собой представляли бренды Louis Vuitton или Dior 30 лет назад – это были бренды, ориентированные, не побоюсь этого слова, на покупателей более чем зрелого возраста. И что они вытворяют сегодня!..
– Их тоже не все за это хвалят.
– Да, не хвалят. Но они, самые популярные, роскошные и умные компании мира, не видят для себя другого пути. Потому что прежние клиенты, становясь старше, часто теряют интерес к моде, интерес к жизни. А дальше что? Где бизнес, где развитие для компании?
– Как в таком случае избежать подмены понятий, не перейти грань, за которой искусство перестает побуждать к размышлениям и служит только развлечению?
– Даже если люди приходят в музей потому, что это модно, или потому, что хотят «быть как все», – это все равно замечательно. Если прийти и провести два часа на экспозиции, в каждом человеке останется хоть какая-то часть искусства, и не важна причина, по которой он пришел. Вы ставите правильный вопрос, но не нужно относиться снисходительно к тем, кто приходит, потому что «модно»: это очень хорошо. Главное, чтобы человек пришел. А дальше уже наша работа. Что-то покажем, чему-то научим – и человек вынесет какие-то знания, что-то послушает, может, у него проснутся какие-то эмоции, интерес к искусству. Вот что должен делать музей и как должна работать выставка.
«Пополнение коллекции – бесконечный процесс»
– Виктор Вексельберг приобрел коллекцию Фаберже у семьи Форбс в 2004 г., в этом же году был основан фонд «Связь времен». Как сложилось, что вы возглавили музей и фонд?
– Мы с Виктором Вексельбергом родились в одном городе, Дрогобыче, маленьком городке на Западной Украине. Очень давно друг друга знаем, дружим с детства. На какое-то время нас жизнь разъединила, потом снова стали общаться и много лет уже дружим. Я давно занимаюсь коллекционированием, Виктор тоже серьезный коллекционер, поэтому у нас родилась идея арт-фонда. И музей – это детище, которое мы сделали с Виктором Вексельбергом, он учредитель и нашего фонда «Связь времен», и нашего музея. Я потратил на этот проект 15 лет своей жизни, а коллекцию, которая сейчас представлена в музее, я собирал 10 лет. Когда мы увидели, что у нас в руках уникальная коллекция, которую жалко держать в хранилище, я пришел к Виктору с идеей музея и он эту идею поддержал. Затем последовали пять лет реставрации Шуваловского дворца, и в итоге у нас все получилось.
– Первоначально коллекция приобреталась для дальнейшей продажи?
– Нет, коллекция Форбса была куплена, потому что это грандиозное собрание, лучшая в мире коллекция Фаберже. Поэтому музей и стал возможен. Затем у нас сформировалась еще и лучшая коллекция русской эмали, такой нет ни в России, ни за рубежом, лучшая коллекция золотых императорских подносных коробок. Я уже не говорю о фарфоре, о живописи. Причем мы ни одного предмета из 4000 [которые есть в музее сейчас] не купили на территории СНГ. Все эти предметы были утеряны для русского искусства, истории. Мы покупали в Австралии, Новой Зеландии, Африке, Южной Америке, Северной Америке, Европе. Везде, кроме России: здесь не было ничего такого, что нас могло бы серьезно заинтересовать. Я не хочу сказать, что этого нет вообще, но мы не нашли. Вот это, по-моему, самое главное из того, что мы сделали. Мы собрали со всего мира значимый пласт российской культуры, искусства и вернули его в страну.
– Коллекция нуждается в пополнении?
– С одной стороны, пополнение коллекции – бесконечный процесс. С другой – не так много того, что можно было бы купить. Понятно, что ни Музеи Кремля, ни английская королева, ни американские музеи никогда не расстанутся с тем, что у них есть. Поэтому, если бы вы спросили, нуждается ли коллекция в улучшении, я бы сказал, что, наверное, нет: она самодостаточна. Сегодня мы стараемся докупать лишь уникальные по качеству и выдающиеся с исторической точки зрения предметы. Купили на Christie’s пару лет назад двух фантастических слоников с датской символикой, которых царская чета заказала у Фаберже перед поездкой в Данию. Недавно купили уникальный по размерам и качеству ковш, который когда-то Императорское общество поощрения коннозаводства подарило американцу – Корнелию Биллингсу, который привез в Россию своих рысаков, взявших все возможные призы. Этот ковш был изготовлен для фирмы Фаберже в мастерской Федора Рюкерта – лучшего московского мастера художественной эмали. Иными словами, мы по-прежнему покупаем отдельные предметы, чтобы расширить коллекцию. Но острой необходимости в пополнении нет.
Наверное, мы единственный молодой музей в мире, который за какие-то несколько лет получил мировое признание. Сегодня нет ни одной иностранной туристической группы из любой страны мира, у которой в обязательном плане посещения Петербурга не стоял бы Музей Фаберже.
– На ум сразу приходят фонд Louis Vuitton и тот же «Гараж».
– Я не сравниваю наш музей с фондом Louis Vuitton: там были потрачены просто огромные деньги.
– Ваша коллекция тоже стоит миллиард, не меньше, а то и два.
– Да, но те деньги, которые стоит фонд Louis Vuitton, – это не миллиард и не два. А горячо любимый мною музей «Гараж» – прекрасная институция. Но давайте вспомним, что такое музей? Это организация, которая собирает, хранит, изучает и демонстрирует предметы своей коллекции. Помимо этого она еще может делать все, что угодно: заниматься просветительской деятельностью, издавать книги и т. д. У «Гаража» нет своей коллекции, и поэтому его можно называть центром современного искусства, но, чтобы называться музеем, надо все же отвечать другим признакам. Например, Еврейский музей – великий музей. Они очень умно совместили его с центром толерантности. Красиво, правильно и умно, однако у них есть, конечно же, и своя коллекция, и постоянная экспозиция, соответствующая их теме.
– Насколько глубоко Вексельберг вовлечен в работу музея и насколько глубоко его понимание искусства? На открытии выставки Дали вы говорили, что это его любимый художник.
– Он серьезный коллекционер, очень эрудированный, умный интеллигентный человек, интересующийся искусством. Мы с ним ежегодно посещаем множество выставок по всему миру, его это искренне интересует. Но он учредитель, который абсолютно не вмешивается в политику фонда и музея, он предоставляет право вести, работать и развивать людям, которым доверяет. Обсуждаем ли мы с ним выставки? Да, мы друзья, много общаемся, очень много времени проводим вместе, поэтому, конечно же, обсуждаем. Он очень любит Сальвадора Дали, наверное, это его любимый художник, у него даже есть свои произведения Дали. Но мы сделали выставку Дали не потому, что его любит Вексельберг, а потому, что пытаемся найти на рынке любую интересную выставку, которая понравится нашим посетителям.
– Как на работе фонда и музея отражаются санкции против Вексельберга?
– Мы надеемся, что санкции снимут и все будет работать в прежнем режиме, потому что сейчас на самом деле очень тяжело.
– А юридических ограничений нет?
– Есть определенные сложности. Даже с российскими банковскими институциями мы испытывали определенные сложности. С иностранными банками, работающими на территории России десятки лет, к сожалению, тоже. Поэтому санкции крайне неприятны, особенно с учетом, что они абсолютно несправедливы. И надеюсь, что все санкции будут сняты.
– Вексельберг говорил в интервью, что музей точно не бизнес. Тем не менее у вас не самые дешевые билеты (цена на уровне Эрмитажа и других федеральных музеев), активный магазин сувениров, а на открытии музея представители фонда «Связь времен» рассказывали журналистам, что задача музея – стать самостоятельным и привлекать партнеров. Как финансируется музей, как формируется ваш бюджет?
– Всех почему-то страшно интересует: «Сколько же вы зарабатываете? А почему вы берете деньги за билеты?» Потому, что любой музей сейчас – это бизнес, никто от этого никуда уже не уйдет. Почти все музеи в мире берут деньги
